Новая инквизиция - Страница 94

Она хотела закричать, хотела полоснуть серпом уже лицо оригинала – по-прежнему тупо-равнодушное. Но руки и ноги сковала ватная вялость. Второй удар по затылку, третий… Мир померк для Жозефины Генриховны.

…Через несколько минут сторонний зритель, окажись вдруг таковой в пустом здании лицея, мог бы видеть ещё одну сцену, напоминающую о детских забавах: мальчик с натугой везёт санки. Колдунья весила раза в полтора больше Алябьява – его руки вцепились в лодыжки Де Лануа, сгорбленная фигурка сторожа медленно шагала по коридору… Потом затылок Жозефины сухо застучал по ступеням лестницы.

Внизу была дверь с табличкой: «Учебно-производственный корпус».

Младший агент Славик прибыл сменить напарника – и обнаружил, что псевдо-студент, на вид дремлющий, – мёртв. Застрелен. Выстрелом из пистолета небольшого калибра в сердце. Тело было тёплым. Трупное окоченение ещё не наступило. На связь с докладом: все в порядке, клиент безвылазно сидит в своей берлоге, – Миша выходил тридцать семь минут назад.

Юзеф на место происшествия не выехал – был по горло занят смертью первой из Чёрной Троицы.

Задействовали резерв – машину скорой помощи. Труп Миши загрузили под видом перегревшегося на солнце человека и вывезли. Никто из редких зевак ничего не заподозрил. Славик заступил на пост, хотя злосчастную лавочку проигнорировал – примета дурная. Сидел в «Чероки», заперев двери, задраив пуленепробиваемые окна; сидел напрягшийся, готовый к любому повороту событий. Наблюдал за лицеем и флигелем Петракова. Но никак не связывал непонятное убийство с тем, что происходит внутри объекта…

Слюнявый шёпот бубнил в ухо:

– Ты не умрёшь. Ты станешь другой. Станешь целым новым миром. Красивым… И будешь им всегда, и будешь счастлива…

Жозефина открыла глаза и вспомнила все.

Это ничтожество, этот урод почему-то сумел выдержать действие самого мощного её оружия. И не просто уцелел, но и напал на колдунью… Он умрёт скоро и страшно, в муках, ей не нужны колдовские аксессуары, чтобы провидеть конец Алябьева – тёмный ореол смерти густел вокруг сторожа.

Она пошевелилась. Вернее, попыталась – ничего не вышло. Полностью обнажённая, Де Лануа была прикручена к широкой доске. Кольца нейлонового троса (на каждом – свой узел) врезались в тело – на равном, идеально вымеренном расстоянии. Доска с привязанной Жозефиной Генриховной лежала на станине «Пеликана».

Колдунья не имела понятия, как называется станок, но назначение зубчатого диска, нависшего сверху, поняла хорошо. Она закричала во всю мощь лёгких. Крик должен, обязан был вырваться наружу, и донестись до людей на бульваре, и привлечь их внимание… Ничего.

До голосовых связок воздух не дошёл. Из обрезка ржавой трубки, торчащего из рассечённой гортани, раздался тихий свист, больше похожий на шорох. Ещё вылетело несколько розовых капелек. И всё… Рана вокруг трубки почти не кровоточила, Алябьев сделал разрез филигранно, не задев ни артерию, ни яремную вену.

Голос бубнил в ухо о ждущем её счастье – Жозефина не слушала. Она искала путь к спасению.

Де Лануа-старший мало чему успел научить дочь, большую часть своих талантов она обрела самостоятельно… Как золотоискатель, просеивала набитые мистической чепухой книги. По крупицам восстанавливала утраченные ритуалы. Искала и находила обрывки древних знаний на стыке, казалось бы, нестыкующихся наук. Она чувствовала дремлющую внутри себя силу, и кое-что сумела пробудить… Но многие поразительные способности отца остались ей недоступны. Хотя сейчас она нуждалась в одной-единственной: в умении мага Де Лануа разрывать сковывающие его с ног до головы цепи – настоящие, без фальшивых звеньев, перед каждым выступлением их проверяли дюжие добровольцы из публики…

Алябьев перестал шептать, отодвинулся от её уха, приготовил резиновые жгуты, запалил паяльную лампу, – перетянуть и прижечь культи. Делал все неторопливо, основательно. Великое таинство не терпит суеты. И тем более недопустимо убить заготовку. Она должна остаться живой – навсегда. Просто стать другой. Стать совершённой и прекрасной частью идеального мироздания.

Жозефина дралась за жизнь. Она выла – беззвучно. Извивалась, напрягая мышцы, стараясь разорвать путы – безрезультатно. Пыталась расслабиться, чтобы шнур соскользнул с обмякшего тела – никакого эффекта. Сторож хорошо знал своё дело…

Освободить руки, хотя бы одну руку – и вцепиться в смешной вихрастый затылок смешного недочеловечка, повернувшегося к ней спиной. За эту возможность она отдала бы сейчас все накопленные за долгую жизнь богатства.

Богатства…

Отец тоже не был беден, отнюдь нет, но порой говорил, положив сильные и нежные пальцы на пульс часто хворавшей Жози: «Главное твоё наследство здесь, в крови… Все остальное тлен, а этот мой дар не отнимет никто…»

Ну где же твой дар, отец??!!

Сейчас кровь прольётся и вытечет на потеху недоноску, чей убогий разум она так неосмотрительно выпустила из клетки.

Пламя лампы ровно гудело. Алябьев повернулся к Де Лануа. Его улыбка была доброй, почти ласковой: сейчас, сейчас, совсем недолго, все будет хорошо…

Диск дёрнулся и завертелся. Сторож слегка нажал на рукоятку вертикального хода – вращающаяся смерть послушно опустилась и вновь приподнялась.

Остекленевшие глаза Жозефины не отрывались от диска. Попытки разорвать трос прекратились. Воздух толчками выходил из ржавой трубки. Убаюкивающих слов Алябьева колдунья не слышала, все заглушал шум агрегата.

Повелитель вечности нажал на доску, подвинул её так, что голеностопные суставы Де Лануа оказались точно на линии распила – глазомер у сторожа был идеальный. Взялся за рукоятку, но ещё чуть-чуть помедлил… Не потому что был садистом, нет, Соловью страх и боль жертв наслаждения не доставляли. Но в вое циркулярной пилы ему слышалась какая-то песня, и Алябьев пытался разобрать слова…