Новая инквизиция - Страница 92

К оглавлению

92

Он не анализировал эти звуки. Решил: пора! – и стал подниматься. Перевернулся на живот, потом встал на четвереньки… Было неудобно, прокушенная рука скользила по залитому кровью паркету, а во второй был нож – но Фикус не решался выпустить трехцветную наборную рукоять даже ненадолго. Он боялся бешеную тварь (никогда не признавшись бы в этом), и страх этот родился вчера, во время драки на улице.

Припадок… – чуть растерянно подумал Фикус, остановившись в дверях прихожей. Тело гниды выгибалось крутой дугой, опираясь лишь на пятки и затылок – и тут же, обмякнув, рушилось на пол – чтобы выгнуться снова.

Он приблизился – опасливо, с финкой наготове. Ему приходилось видеть такое, знал, что сила у припадочных порой небывалая… Припадок закончился внезапно – тело в очередной раз расслабилось и вытянулось неподвижно. Фикус ударил ногой – в ребра, осторожно, вполсилы. Никакой реакции. Он бил ещё и ещё – все сильнее, ребра хрустели, голова безвольно моталась туда-сюда по линолеуму.

Он прекратил бесплодное занятие – лежит как дохлая, глаза закрыты, лишь на губах поднимается и опадает, пузырится кровавая пена. Фикус упал на колени с ней рядом, выронил нож. Вцепился руками в горло, нащупал пальцами сонную артерию. Сдавил изо всех сил. Сейчас, сейчас…

Секунды капали. Ничего не происходило. Глаза не вываливались из орбит, а язык изо рта. Губы не синели. Пена все так же ритмично пузырилась. Фикус не понимал, в чем дело.

Потом он отшатнулся, руки ослабли и безвольно разжались – у стервы широко открылись глаза. Зрачков и радужки на них не было, закатились, обычное дело для припадочных, Фикус знал это, – и все равно отдёрнулся в испуге. Потому что одновременно с глазами распахнулся рот, оскалился пастью хищного зверя, – а между окровавленными зубами торчал застрявший кусочек мяса с кожей…

Его мяса.

С его кожей.

Сука-а-а-а-а!!!!!

Фикус взгромоздился ей на грудь, нашарил на полу финку, приставил к мертвенно-белому глазу – и надавил двумя руками. Семнадцать сантиметров стали легко вошли в мозг. Глубоко, до упора, до затылка…

Она забилась, как пойманная акула-людоед на палубе сейнера, но Фикус вцепился в рукоять финки – и с усилием вращал её в глазнице круговыми движениями – так размешивают загустевшую краску в банке с узким горлом…

Сталь глухо звякнула. Финка сломалась у рукояти. Фикус поднялся. Он шатался, руки тряслись. Тело под ногами извивалось с прежней яростью. Это было непонятно. И страшно.

Стояла звонкая тишина, лишь когти твари скребли по полу. Затем на улице, под окнами, взвыли тормоза. И тут же – грохот ног по лестнице. Это сюда, Фикус не сомневался ни секунды… Лифта нет, не разминёшься…

Он ринулся в комнату, оставляя цепочку кровавых следов.

Через несколько секунд хилая дверь квартиры с грохотом рухнула.

Дверь рухнула с грохотом.

Дверь соседней квартиры, наоборот, спустя недолгое время растворилась совершенно бесшумно. Что было само по себе странно – обычно громкие эксцессы не вызывают у соседей желания высовываться из безопасной квартиры на полную тревог лестницу. Но дальнейшее оказалось ещё удивительней. Женская фигура пересекла площадку – и, чуть помедлив у входа, вошла в квартиру, так долго служившую Фикусу местом засады. Впрочем, быстро вернулась на исходную позицию, прикрыв свою дверь без скрипа и хлопанья… Все это заняло не больше четверти минуты.


Диана-Маша сделала все правильно – стояла у тойоты (пистолет не на виду, в опущенной к бедру руке, и прикрыт от посторонних взглядов корпусом машины). Держала двери парадной, и, одновременно, – оставленный в салоне свёрток. Кассеты людоеда…

Кивнула на подъезд выскочившему из джипа Юзефу. Тот, ничего не спрашивая, прошёл на лестницу. Тройка бойцов, повинуясь знаку обер-инквизитора, осталась внизу.

…Дверь на пятом этаже – сорвана с петель. Юзеф вошёл и увидел труп тенятницы. И не сразу понял, что это труп. Тело подёргивалось, мышцы сокращались, но жизнью такие судороги назвать нельзя – точно так же сокращается и двое, и трое суток сердце обезглавленной гадюки. Часов через пять затихнет, подумал Юзеф, оценив рану с торчащим в ней обломком клинка…

Первая. Первая из Чёрной Троицы…

В комнате – никого. Кровавый след вёл к стеклянной двери. За ней лоджия – открытая, незастекленная – и тоже пустая. Обер-инквизитор ловко перемахнул на смежную, отделённую невысокой стеночкой…

Лесник был там. Стоял, прислонившись к стене. У ног – неподвижное тело. Лежащий на животе окровавленный мужчина словно пытался обернуться, чтобы посмотреть: кто его так? Юзеф нагнулся, приложил пальцы к сонной артерии, брезгливо отряхнул руки… Спросил:

– Это он её?

Лесник молчал. Не шевелился. Может, не услышал вопрос. Может, вообще не заметил обер-инквизитора.

Юзеф подёргал дверь лоджии – заперта. Прижался лицом к стеклу, всмотрелся. Прислушался. В квартире тихо и пусто. Гуляют на карнавале? Ладно, одной заботой меньше…

Повернулся к Леснику, не зная, что сказать.

Что тот нашёл себе не ту девушку?

Что не вмешайся случайность – и они получили бы не латентную, но активную тенятницу?

– Такая у нас работа, – произнёс наконец Юзеф. – И ты сам её выбрал…

Лесник молчал.

Дела минувших дней – XVI
05 июля 1992 года. Работа по призванию

…На широченной колоде был вырезан кровосток – глубокая канавка. По ней руда скатывалась на деревянный желобок, а с него – в деревянную же миску с неровными, будто обгрызенными, краями. Скатывалась – но не вся. Всё вокруг было испачкано пятнами, въевшимися в дерево, – одни, стародавние, ничем не отличались от обычной грязи. В черноте других, свежих, липких, – угадывался красный цвет. Кровь. Кровь Киры, его матери.

92